на предыдущую страницу

24

- Ген, вставай!..
- Ой... Светик!..
 
 Генка сквозь сон удивился тому, что Светик пришла к нему сама. Обычно ее приходилось искать по всем больничным постам и палатам. Он потянулся к ней, чтобы обнять.
 
- Генка, брось! Мизерный на роды зовет...
- Какие народы?
- Какие, какие! Обычные роды! Вставай и давай будить Самоху и остальных. Вы там все нужны!
 
 Генка вывалился из сладкого сна на пол. Нашарил рукой одежду и принялся кое-как одеваться. Света перебежала к Самохе и схватила за плечо.
 
- Олежка! Поднимайся! Роды тяжелые, Мизерный зовет...
- Страшила! Вставай, хрен моржовый! Роды!
- Кока, Женька! Аврал!
 
 Через пять минут, заспанные, в халатах, застегнутых не на ту пуговицу, они мчались вслед за Светкой по ночному больничному коридору. Собственная спальня, где несколько сиротских раскладушек стояли на кафельном полу бывшей душевой, отсюда казалась им раем.
 
- А где Тимофеич? – на бегу спросил Генка. Тимофеич был акушер и хирург, правая рука главврача со смешной фамилией Мизерный.
- В Москве!..
- А остальные?
- Петрович свалился с гриппом. Вот тебе и остальные...
- Так мы что, сами будем роды принимать? – от ужаса Генка проснулся окончательно.
- Нет, конечно. Мизерный там, и я на подхвате...
 
 ...Огромная баба с трудом помещалась на узкой родовой кровати. Она не кричала, и это было страшнее всего. Она только глубоко дышала, и все равно серела на глазах, как мартовский сугроб.
 
 Мизерный – громадный мужик с мясницкими руками – орал на нее матом.
 
- Тужься, сука! Тужься, кому говорю! Разлеглась тут, блядь, отдыхает. Тужься!.. Так, пацаны, по местам. Генка со Страшилой – жмите на пузо, Самохин – ко мне, принимать будем. Костик, следи за давлением... Светка, не путайся под ногами... Да тужься ты, сволочь!..
- Как жать? – спросил Генка. Его голос дрожал. Такой полевой обстановки у них еще не случалось. Практика есть практика. Но одно дело – стоять и смотреть, и совсем другое...
- Как жать? Клади ей руку на пузо, локтем сверху. Так. Хватайся с другой стороны за стол. Взялся?
- Да.
- А теперь повисай всем телом. Понял?
- А не раздавлю?
- Портвейн раздавишь, когда все кончится. Понял? Дави! Страшила! Ты – то же самое с другой стороны. По местам, сукины дети. Давите так, чтобы вылетело как из пушки.
 
 Генка, несмотря на приказ, не мог себя заставить надавить на бабий живот всем своим весом. Живот был твердый, точно каменный. Страшила тоже замешкался, по привычке глядя на друга.
 
- Да вы что, суки! – Мизерный побагровел, - в бирюльки со мной играете? Давите изо всех сил, кому говорю. А то потеряем сейчас к ебаной матери обоих...
- Она уже полчаса без схваток, - шепнула Света. У нее в глазах полыхало.
- Давление падает, - сказал бледный Кока.
- Ясный хуй, падает! Цифры говори! Самоха! Стой здесь, принимаем. Вот голова, видишь? Хорошо хоть, головой пошел, сучонок... Так... Так... Ну давай, хороший... Пролезай! Генка, Страшила, давите сильнее. Сейчас уйдет, сука...
- 85 на 40...
- Дави!
 
 Генка скомандовал “Три, четыре!”, и они со Страшилой навалились одновременно.
 
- Хорошо... Еще... Еще... Так, родимый... Так...
- 80 на 40...
 
 Генка увидел, как на пол капает кровь. Как всегда, ему стало плохо. Как всегда, он взял себя в руки усилием воли. Но недосып, дикость обстановки и нелепость того, чем он сейчас занимался,  сделали свое дело... Кровь потекла тонкой струей, баба вдруг застонала, и Генкина голова закружилась всерьез. Еще хватило сил в последний раз навалиться на каменный живот, после чего в глазах почернело и тело стало ватным...
 
 Оказалось, он так и не упал. Висел, как обезьяна, на собственной руке. Никто и не заметил его короткого обморока. Когда он очнулся, то на первый взгляд подумал, что все осталось по прежнему. А потом понял, что изменилось. Мизерный перестал материться. Теперь он насвистывал что-то из Высоцкого и давал благодушные указания Самохе. Тот, по локоть в крови, зашивал роженице шейку матки.
 
- Глубоко берешь, Самохин. И шов частый. Пореже, пореже... Эй, орлы! Долго вы чужую бабу будете тискать? Слезайте с нее.
 
 Генка и Страшила убрали руки.
 Чего-то не хватает, подумал Генка. И тут же услышал, чего именно.
 
 Из-за его спины, сквозь тихое сюсюканье Светки, раздался щенячий писк. И Генка понял, что все обошлось нормально. Это было видно и по поведению Мизерного – гениального земского врача, на котором держалась вся захолустная больница.
 
- Гляньте на этого тамбовского волчонка... Гипоксийка, конечно... Куда же без нее. И вод наглотался, мерзавец... Ну, ничего. Жить будет.
 
 Генке намертво впечатался в память этот круговой стоп-кадр. Здоровенный хирург, старательный Самоха у его подножия, аристократичный Кока с тонометром, Света, склонившаяся над ребенком, будто раздувающая костер. Растерянный красный Страшила. И роженица на столе – как материк в океане собственной боли...
 
- Ну что, орлы? Поздравляю с боевым крещением. А теперь идите, мы со Светкой сами управимся. Олег, ты тоже ступай. Я дошью...
 
 Ребята медленно вышли из родовой, прихватив по дороге Женьку, который пропустил все представление, потому что блевал в соседней ванной. Уходя, каждый по несколько раз оборачивался. Огромная баба, похожая на поверженного скифского идола, лежала, как мертвая. Только слезы на щеках говорили о том, что она еще жива...
 
 ...- Пика, - сказал Самоха, он же – “Печорин”, который оказался классным парнем  и сыном одного из лучших детских хирургов Москвы.
- Пас, - отозвался Генка и отхлебнул разведенного спирта.
- Я тоже пас, - сказал Страшила.
- Бери, - Кока пододвинул прикуп в сторону Олега.
 
 Все делали вид, что ночное происшествие – самое обычное дело. А то, что под столом у всех четверых тряслись колени, сверху заметно не было.
 
 Спать, конечно, расхотелось. Поэтому сели за пулю, чтобы развеяться и накатить спирта, украденного накануне Светкой из личных запасов Мизерного.
 
- Еще неделя, - сказал Самоха.
- Ага.
- И – в Москву! Семь треф.
- Интересно, как там без нас?
- Говорят, происходит какая-то херня. Цены отпустили, что ли... Вист.
- Это как?
- Это так, что в магазинах теперь все есть, а купить ни хера нельзя.
- Почему это?.. Пас.
- Дорого.
- А раньше что – дешево было?
- Раньше, по сравнению с нынешним – вообще даром... Клади карты. Посмотрим, что там у Самохи.
- Круто.
- Да...
 
 Пауза.
 
- А водка теперь почем?
- Не знаю.
- А пиво?
- Да откуда мне знать? Чего привязался?
- Пивка бы сейчас...
- Пей спирт и не выделывайся.
- Ну, давайте, что ли...
- Погоди... Кажется ты, все-таки, без одной.
- Думаешь?
- Ага. Третью даму ничем не достаешь.
- Да, похоже... Ладно. Генка, сдавай.
- When I find myself in time of trouble... - запел Женька. Он уже успокоился и теперь стыдился своей слабости. А пел здорово. В бывшей душевой сразу потеплело от его гитары и голоса.
- Хорошо сидим, - сказал Самоха.
- Ага, - отозвался Страшила.
- Вообще, повезло нам, что встретились.
- Да, - сказал Кока. – Мужская дружба – на всю жизнь.
- Да ладно тебе, - сказал Самоха.
- А что? Не так?
- Не знаю. Вот пройдет лет пять-семь, вообще друг друга на улице не узнаем.
- Зато память останется, - сказал Генка.
- А мне тут здорово с вами, - сказал Страшила. – В школе друзей вообще не было.
- Mother Mary comes to me...
- Хватит сопли распускать. Давайте выпьем.
- А я, наверное, уйду, - вдруг сказал Генка.
- Куда?
- Не “куда”, а “откуда”. Из института.
- Ты что, с ума сошел? Зачем?
- Не знаю... - Генка промолчал. – Не мое это все.
- Во дает! А зачем тогда поступал?
- Не знаю. Теперь не знаю.
- А раньше знал?
- Не помню... Ладно, проехали... Пить, так пить. За что?
- Давайте за Москву, что ли!
- За Светку!
- За будущих имперских врачей!
- Нет, - сказал Страшила, - давайте за этого... волчонка тамбовского. Пусть у него все будет в порядке.
- Нет возражений.
- Есть контакт!
- От винта!
- А колокольчики, бубенчики звенят, - запел Женька, - а мчались наши кони три часа подряд...
 
 Отечная Луна с удивлением посмотрела на ночную больницу, из которой ухнуло молодецкое “Пора!”.